Толстой и Достоевский
Даже в тех случаях, когда Достоевский переходит в литературные сферы, превосходящие «Белые ночи» и «Неточку Незванову» («Братья Карамазовы»), мир его мысли, не вмещающийся в рамки высших сфер, подавляет чувства (а значит, и художественность).
Толстой, переходя в сферы («Анна Каренина», «Война и мир», «Отец Сергий»…) более высокие, чем «Севастопольские рассказы», создаёт полное гармоничное единство, целостность, нераздельность мира чувств и мысли высшей сферы.
Наполеон и Гёте
В монографии Тарле о Наполеоне сильное впечатление на меня произвела отнюдь не битва при Ватерлоо и даже не ссылка на остров Святой Елены.
На меня неожиданно сильно подействовал эпизод встречи двух великих людей: принимая в своем кабинете Гёте, Наполеон не предложил ему сесть – сам он сидел в кресле, а Гёте стоял перед ним.
Вот таким образом они и познакомились, так и побеседовали.
И это при том что лейтенант Бонапарт, читая «Страдания молодого Вертера», настолько проникся духом произведения, что вслед за Вертером собирался покончить с собой.
Но не покончил.
Неужели для того, чтобы продержать Гёте на ногах?
Фолкнер и Хемингуэй
Фолкнер – гора, все очертания которой просматриваются ясно и чётко; он неподвижен, как сама вечность.
Хемингуэй тоже подобен горе, но вот какова её точная высота?
Сегодня её очертания видятся определённым образом, будут ли они таковыми завтра? Неизвестно, потому что эта гора динамична, изменчива; все его романы, рассказы, очерки просто-таки не могут устоять на одном месте, для них не существует чётких плоскостей, они, если так можно выразиться, стереометричны, они дышат, они трепещут…
Шолохов и Булгаков
В русской литературе ХХ века можно выделить и противопоставить два крупных, масштабных, значительных романа: «Тихий Дон» и «Мастер и Маргарита».
Шолохов, подобно живописцу, пишущему масляными красками, накладывает на холст краску широкими мазками: местами краска ложится гладким слоем, местами бугорочками, местами краски перемешиваются, создавая новый цвет, местами же кричаще спорят между собой, образуя грубое несоответствие; этот приём работы «местами» в итоге создаёт «повсеместное» неутомимое чувственное погружение в самые глубины натуры.
Булгаков – график, он работает штрихами, и местами его тонкая штриховка едва заметна на бумаге, местами выпячивается, подчёркивается, по требованию замысла линия может быть прямой, как трамвайные рельсы, а может и закручиваться спиралью, местами штрих становится тенью, а местами высветляет предмет повествования; и этот приём работы «местами» в итоге создаёт то же самое «повсеместное», но сдержанное, аристократичное, более интеллектуальное погружение в глубины той же натуры.
О русской литературе ХХ века, или Не было счастья, да несчастье помогло
После первого десятилетия ХХ века (после Толстого и Чехова!) русская история характеризуется непрерывными войнами (в том числе и Гражданской…), революциями, государственным террором, нравственными испытаниями, глобальными потрясениями, более чем полувековым варварским насилием правящей идеологии над литературой и подчинением творчества антилитературе.
По всем расчётам литература должна была погибнуть.
Однако именно в этот – эпохальный! – период Россия дала мировой литературе имена Шолохова, Горького, Булгакова, Бунина, Куприна, Пастернака, Платонова, Белого, Катаева, Трифонова, Распутина… и выжила сама. Tolstoy
Марина Цветаева
В дневнике Марины Цветаевой есть такая запись: «Вы верите в потусторонний мир? Я – да. Но в мир страшный. В мир возмездия. В такой мир, где судьи будут судимы. Это будто день моего оправдания!»
В этих словах явственно слышится стон души.
Такие стенания добром не кончаются: беря грех на душу, такие страдальцы, как правило, добровольно уходят в мир иной.
Пути к самоубийству
Джек Лондон и Стефан Цвейг, Акутагава и Хемингуэй, Марина Цветаева и Вирджиния Вульф…
Их объединяет не только ХХ век и литературное творчество.
Может, в гораздо большей степени их объединяют пути к самоубийству.
Миссия великих общечеловеческих книг
Наконец-то прочёл «Манон Леско» (всё собирался, но как-то руки не доходили…) и только что отложил книгу.
Словно тяжёлый груз упал с моих плеч. Сейчас пятый час ночи (утра?), но никак не уснуть…
Под занавес Средневековья Европа одну за другой выдала общечеловеческие книги: «Декамерон», «Дон Кихот», «Робинзон Крузо», «Пантагрюэль», «Гулливер», «Мюнхгаузен», и эти книги стали своеобразными «стволовыми клетками», из которых «отпочковались» новые клетки, новые литературные направления со своими взглядами на характер, чувство, отношение к жизни, давшими жизнь современной мировой прозе и обращенными в будущее общечеловеческой литературы.
К общечеловеческим книгам, безо всякого сомнения, относится и «Манон Леско»: линия «куртизанки» в мировой литературе наглядно нисходит к этому произведению. Яркий пример тому – новеллы Мопассана.
И даже если очень внимательно и аккуратно проследить, можно увидеть: генетические и типологические «корни» флоберовской мадам Бовари и толстовской Анны «произрастают» из «Манон Леско».
Перевод Вагифа Ибрагимоглу
весь текст тут http://www.lgz.ru/article/-28-6651-11-07-2018/mysli-vysshey-sfery/
Hiç yorum yok:
Yorum Gönder